Край стола, накрытый тонкой скатертью. Бахрома развевается на ветру – огромные створки окон раскрыты и тлеют в последних лучах заходящего солнца. Оно бледное, прозрачного медового цвета, чуть заметное на щербинках старых деревянных рам. Букет сирени на подоконнике опасно наклонился влево, ветки колышутся при малейшем движении воздуха. Прозрачная ваза полна воды, капли сползают по стенкам. Пусто.
Один и тот же сюжет о трудоёмком ремесле. Здесь про Гермеса вспоминать не принято, это считается чем-то неприличным и даже варварским. Конторские манжетки сплошь испещрены чернильными крапинками – они сложены на стуле и дожидаются возвращения хозяина, как и всё в этой комнате. Разворошённый чемодан с тугой кожаной лентой перевязи, скомканный пиджак на диване, коврик у входной двери, сиротливо оставленный на серванте зонт – с него капает, но лужу на полу убирать никто не торопится – сдернутая салфетка с трюмо и перекошенная картина на стене. Вернется ли?

Парад Победы-65

Дачные приключения пришлось отложить в долгий ящик. 9 мая - это настоящий праздник, с пресловутым пеплом и сединой на висках. У меня из ветеранов в семье никого не осталось. Дважды бежавший из Дахау дед не прожил долго на Родине, боевые раны оказались слишком тяжёлыми.

Мероприятия такого уровня подразумевают тщательную подготовку, поскольку рассчитаны не только и не столько на простой народ. В этот торжественный день принято чествовать ветеранов, которые в буквальном смысле слова на своей спине и своими руками принесли Победу в нашу страну. Накурено. В воздухе носятся ароматы дешёвого алкоголя, таких же дешёвых духов, окрики, недовольные возгласы то тут, то там. Кого-то ищут и не находят, кто-то не хочет находиться в этой толпе. Вишенки в тонких мелированных волосах, к заднему карману джинс приколоты лохмотья георгиевской ленты. Свист. На молодых папашках верхом сидят дети и задевают разноцветными сандаликами зазевавшихся прохожих, а таких сегодня в толпе немало. Самое удивительное - поглощённые предвкушением праздника, дети не кричат, не куксятся и не плачут, хоть им и приходится тяжелее, чем взрослым. Бордюрные камни на набережной с девяти вечера становятся чисто номинальным украшением. Девушка в элегантном чёрном платье с паетками и глянцевыми, черными, как вороново крыло, волосами вульгарно глотает тёмное пиво. Про клатч она и думать забыла - болтается на уровне колен, углом воткнувшись в затоптанный газон. В пёстрой мозаике людских особей с каждой минутой нарастает напряжение - почти десять. Народ хлеба не жаждет, только пива и зрелищ.

Первые орудийные залпы. Неожиданно закладывает перепонки, лёгкие не хотят раскрываться для радостного крика "Ура!". Первые залпы и первое разочарование: праздник делался наспех, действия явно не согласованы. Скучное представление в небе заставляет отвлечься и, наконец, обратить внимание на окружающих людей в толпе. Постные лица со смешанными чувствами всматриваются в чернеющее небо над рекой. В этот раз место запуска фейерверка сместили далеко от Ладьи - традиционного и знакомого горожанам - к самому краю набережной, где начинается широкополосная магистраль и корпуса старого кирпичного завода. Новый район городской "европейской" за стройки совсем недавно принял окультуренный вид. До этого здесь стояли два высотных здания с привычной грязью дворовой коробки. Холёные газоны с хвойными насаждениями, лёгкая сетка забора, охрана на въезде во двор. К проходной идёт женщина средних лет, на ней коротенькое черное платье строгого покроя, волосы забраны высоко наверх. Рядом с ней идёт неприметный молодой человек в растянутых джинсах и изношенной футболке. Они резко выделяются из общей массы толпы своей откровенной трезвостью и отсутствием георгиевских лент, вот только людям вокруг совсем не до них. Над головами разрывается огромный оранжевый шар: простая, совсем бесхитростная пиротехника. Примерно такими залпами зелёных и красных шаров в далёком 1945 году чествовали народ-победитель на Красной площади.

В толпе молодняка неожиданно затесалась бабушка – её юность прошла в первые послевоенные годы. Полные суставчатые пальцы изо всех сил сжимаю батистовый платок. На нём следы туши и ярко-оранжевой помады. Короткие рыжие кудри блестят под снопами фейерверка, скромно белеют сединами на просвет. На траурное черное платье наброшена бардовая косынка с цветочным узором. Она давно выцвела, зато воспоминания, которые хранит её владелица, не блекнут с годами.

Добираться домой пришлось на своих двоих: метро перегружено, автобусы уже не ходят, до трамвая идти три километра и ждать – не дождёшься. Закоулками, протискиваясь через плотные группы людей, для которых праздник только начался. Шоссе, остатки железнодорожных путей сообщения «Линдов-город», одноэтажные мазанки-бараки, вдоль которых теперь установлен нарядный кованый забор Самарского Государственного Медицинского Университета. За забором несколько корпусов поликлиник и огромный сад, в котором в День Победы так жизнеутверждающе, тонко, звучно поют соловьи. А дальше пойдёт вполне обычный набор штампов о том, насколько прекрасным и сказочным, воодушевляющим и пробуждающим было их пение в ночной час. На этой ноте надо прощаться и желать всем спокойной ночи. Наверное.

Интересно, мы все так делаем или есть особо выделяющиеся на этом поприще люди? Когда мы добровольно или (что ещё чаще случается) из лучших намерений советуем, отдаём, рекомендуем – делимся – с кем-то нам очень нужным и очень важным песней, словом, линией, книгой, а эта вещь хранит в себе воспоминания или напоминание о ком-то, кого любили до нас или любят вместо нас. Как это назвать, да так, чтобы вышло поприличней? Глупость, недальновидность, непрозорливость – все варианты хороши.

В провинциальной Самаре пахнет не банным мылом, совсем нет. Рабочие в прокисших рубашках, девушки, с гордостью несущие на себе самые разные химические оттенки шампуней, духов, антиперсперантов. На лицах надменность, на ногах лёгкий пушок: иконы местного стиля. Восприятие окружающего пространства ограничивается незначительной цветовой гаммой. Акценты поставлены на бирюзовый, серый, белый, немного джинсово-трикотажной небрежности. Огромные каблуки тоже, видимо, надо считать образцами для подражания.

Сочетание красного и зелёного по идее должно отсылать к образу дикой розы, молодого перца или сочного арбуза. Эти цвета признаются традиционными «домашними» цветами для стрельцов. Мне всю жизнь казалось, что эти два цвета в одежде вообще не сочетаются. Гигантский мутировавший кальмар, взрыв в малярной мастерской, да всё, что угодно, только не живой тандем этих цветов в одежде. На днях открыла в себе наличие этого ужасного сочетания – стоило только в зеркало посмотреть. Ложись спать, Саш. Слезами горю не поможешь. Сколько дельного и за один вечер прозвучало. Ровно столько, чтобы протрезветь.

Из метро пришлось подниматься до кулинарии за едой: пирогами, хлебом, молоком. Дома, наверняка, есть нечего и некого. Донести себя на каблуках с большими сумками до шестого этажа, останавливаясь на каждом лестничном пролёте. Погладить белье и попытаться лечь пораньше. Попытка провалена. Стопка полотенец, комплект постельного белья. Утюг лёгкий, отпаривает без заминок и складок. Плавные движения руки вправо-влево, вдоль-поперёк. А в это время на цифровой диагонали идёт очередная серия «Секса в большом городе». Саманта по-дружески разжёвывает Кэрри прописные истины отношений в паре:

– Поверь мне, самым наглядным показателем состояния отношений является лицо девушки. Если оно у неё вот такое (она сморщивает нос, делает печальные, тоскливые глаза), то жди скорого разрыва, а если оно вот такое (Саманта выпрямляется, улыбка на её лице светится счастьем), то в благополучии отношений этих влюблённых можно не сомневаться.
Плотный тканый коврик и настольная скатерть глажке поддавались с трудом. А тут ещё и Шарлот со своим Лысым:
– Как тебе живётся? – Шарлот качает головой, робко пожимает плечами.
– Не очень хорошо. Плохо. – Пауза тянется меньше положенного. – С каждым днём нашего расставания я понимала, насколько сильно люблю тебя.

Шарлот была искренней по отношению к своему избраннику и честно ответила, что у неё всё плохо. Мне признания даются с трудом. Открытие, озвучивание внутренних причин терзаний, волнений, переживаний для него останется не оценённым, а если и получит оценку, то совсем иную. В системе «признание – оценка признания» никогда не будет стоять знак равенства. «Мёд и клевер». Проснувшись рано утром, тёплая, спросонья она сжимает чужую огромную ладонь, бормочет «Как хорошо, что ты рядом. Мне приснился такой страшный сон».

Сашечка, ты же всегда не хотела иметь детей... Ненависть к молодым мамашам обошла тебя стороной, но тщательное игнорирование и отрицание общечеловеческих ценностей семьи, домашнего очага и радости материнства ты практиковала денно и нощно. Получи и распишись. Остеохондроз и на его фоне воспаление корешков придатков плюс подозрение на пиелонефрит. Всё это протекает на фоне расширенного сердца и запоротых лёгких. Удачи можете не желать, но она мне и так пригодится, не целованная чужими губами на конвертных обложках. Один на один: с собой и болезнью. Стала чаще думать о смысле поглощаемой пищи. Особенно после инцидентов с зефиром или чем-нибудь ещё на кухне - припасённый лакомый кусок исчезал в чьём-то рту. Не оставалось ни крошки. Я снова дома, по квартире витают ароматы кофе тонкого помола, в холодильнике банка ванильного пломбира, спелые бананы, каперсы, сервелат сырого копчения, пюре, отменный суп на курином фарше. Мне ничего нельзя. За общим столом сидим все дружно, как прежде, и каждый уплетает за обе щеки аппетитный кусочек. Я пью смекту - она тоже ванильная и очень тёплая на языке. Нёбо шершавое, чуть липнет к языку. Врач посоветовала пить больше чая с молоком, а я его не переношу - тошнить сразу начинает. Китаянка хренова. Процедура купания сегодня обошлась мне не дёшево - мокрая голова, спина по-прежнему болит, света в конце тоннеля не видно. В конце всего сдохну не я. Паршивые штампы про борьбу, самостоятельность и силу духа не идут из головы, но это до первой попытки встать со стула. Мать купила в качестве подарка флеш на 16 гигов. Чёрно-белая, как доминошка, а на "титульной" стороне написаны иероглифы "обретение равновесия". Да обрящет ищущий. Точка.

Грязный запыхавшийся «бобик» медленно плетётся по забитой трёхполоске на окраине города. В салоне отчётливо пахнет бензином, мокрым воздухом с улицы, пыльными занавесками в розочку. Нас мало: водитель в залапанной серой футболке, кондуктор – паренёк из деревни (о чём он говорит громко, с удовольствием подчёрквает разницу между собой и городскими), две пенсионерки с маленьким внуком Илюшей, Марина и её сосед – типичный представитель «золотой молодёжи» в глазурованных очках на поллица и модной куртке-кожанке, из уха свисает провод от айфона. В нескладный дребезг мотора попадают звуки трип-хопа.

За очередным поворотов нас останавливает гаишник. Водитель, лениво матерясь, накидывает грязную куртку и вылезает на улицу. Тут же в салоне раздаётся резкая трель мобильника: «Шаланды, полные кефали…». Не успевает допеть Марк Бернес, кондуктор отвечает на звонок:

- Ага, нас мусора остановили. Манька моя в уехавшем вперёд триста седьмом заметила, своего водилу успела предупредить, - минутная пауза, обрывки слов исчезают в хрипе работающего мотора, - Ну, да. Я ж тебе сказал. Мусора загребли!
Мы стоим минут пять. Кожух внутренней обшивки натягивается, сильно хлопает по поручням в салоне дверь – водитель снаружи открыл её.
- Люди потерпят десять минут? Потерпят? Сейчас мне ребята протокольчик на соточку выпишут и поедем.
- Чё, за ремень?
- Да, за него. Десять минут.

В салоне понимающее угнетённое молчание. Марина зевает, пригревшись на солнышке. Одна из пенсионерок нервно поправляет напомаженные огненные кудри, внимательно рассматривает себя в наладонное зеркальце. Пассажирам скучно, но больше всех томится маленький Илюша: ему не разрешают играть, ходить по салону и громко говорить что-то на своём детском языке. Мальчонке на вид года полтора-два, но он уже проявляет повышенную активность и самостоятельность. Бабушка только и успевает ловить его за широкий капюшон. Илюше надоело сидеть на одном месте, он сползает на пол, опирается об маринкины ноги. Крошечная ладошка доверчиво накрывает коленку, прожигает теплом насквозь, прямо до тела – под джинсами нет ни чулок, ни колгот. Он виснет на ногах, прыгает, раскачивается, хватается за пакет с цветочной рассадой. Шорох. Салон наполняется дерзким, сильным запахом свежей зелени и роз. Марина и рада бы отдать посмотреть-поиграться, но для рассады это будет последнее приключение в её короткой жизни. Шикающее предупреждение и шорох наслаиваются внутри жестяной коробки автобуса. Мальчишка разочарован. Его восточные тёмные глаза смотрят с непониманием и досадой. В ответ Маринка сдержанно улыбается и качает головой.

Поняв, что от вредной тёти игрушек ждать не стоит, Илья переключает своё внимание на своего соседа. Первый визуальный контакт вдруг прерывается – вернулся водитель, а это значит, что мы можем ехать дальше. На следующих остановках никто не заходит, трасса свободна.

Парень на соседнем сидении вздыхает, снимает очки и убирает их в сумку. Широкий бледный лоб морщится складками – в зеркале видно, что он улыбается. Они с Ильёй внимательно смотрят друг другу в глаза. Так они проехали две остановки. Айфон постигает участь очков. Воротник кожанки расстёгнут, из-под него выглядывает строгая бирюзовая рубашка. В рыжих волосах мелькают блики тусклого закатного солнца. Мой гламурный сосед потирает нос, украдкой смахивая со лба бисеринки пота.

Как нельзя судить о произведении по обложке, так и о человеке судить по одёжке – последнее дело. Любимая игра «Внутреннее равно внешнему» блестяще проиграна. Парень всю дорогу улыбается ребёнку.

Как надо жить нас, в основном, учат родители. Организовать вечер – этому тоже учат, но посторонние люди. Вертятся куски мяса в центрифуге клуба, квартиры, собрания или кухни, обжариваются в сплетнях, варятся в собственном соку переживаний, приправленные усталостью, сдобренные вином и спиртовыми надбавками к пятничному времени. Кто-то от скуки, кто-то просто так, чтобы утихомирить разбушевавшееся сознание и возникшее из ниоткуда чувство совести. Ты тоже живёшь, варишься, скукоживаешься на сковородке очередного цейтнота. Мне тебя пожалеть? Приласкать-приголубить, чтобы ты завтра упорхнула в открытую форточку? Знаешь, я вчера была в зоомагазине. Там силком пытались накормить самку тарантула – она кочевряжилась, ротик открывать не хотела ни за папу, ни за маму, ни за Итачи. Вредная мрачная барышня. Рядом с ней в прямоугольной миске был крокодил. Маленький такой, миленький: плавал, булькал и грыз зубами края своего импровизированного озерца. В Африке его в это время года уже ждали бы лани на водопое, а тут лани гарцуют только за стеклом – вот он с тоски и впивается зубами в пластик. Клетки с попугаями и прочей пернатой ересью пришлось быстро пробежать – аллергия на птичье перо. Белка (наверняка, в нашем Загородном парке отловили) в огромной клетке свернулась в тонкий пушистый комок. Глаза-бусинки капают слезами, она утирает мордочку и снова замыкается в молчаливое кольцо меха. В водном уголке слева плавают акульи собратья миниатюрного размера, справа разминают жабры толстолобики. И только те, кто привык внимательно смотреть под ноги, смогут заметить в небольшой секции напольного аквариума гигантскую саламандру – янтарное нежное тельце с интереснейшими линиями и воистину восточной грацией. Это вам не серая шиншилла. Я её хочу.

Конечно, там были и кролики, и крыски с мышками, и морские свинки – одна из них была подстрижена под панка. И серый жако под потолком развернулся мощной спиной ко входу. Но саламандра…

Я сплю с изрядно покоцанным, но не разбитым сердцем. Оно не против.

Мужчины - как у Бога - у женщин просят: "Дай!".

Бегаю по потолку. Увлекательное занятие, я вам скажу. Самое главное, так это люстру хрустальную не разбить.

Продолжение вчерашней разминки для мозга, нацарапалось само, как обычно:

Сидим в соседних кабинетах, но в разных концах города Самары. Дело было вечером, делать было совсем нечего. Скайповый тет похож на поле боя, и далеко не крестики-нолики, и даже не морской бой.
- Притяжательное местоимение женского рода первого (и на правах хозяйки - единственного лица) единственного числа.
- Моя. Сань, ты скобку не туда поставила.
Мимо.